Уворачиваясь от разлетающейся во все стороны краски, я подбираюсь поближе, чтобы заглянуть ему через плечо. В ярко-синем море плавает золотая рыбка, но блеск рыбьей чешуи сливается с искрящейся водой, словно рыба становится водой, а вода переходит в рыбу. Харли использовал удивительные цвета — никто другой не додумался бы до такого. Глаза у рыбы ярко-зеленые, почти желтые, словно нефрит, смешанный с золотом. Чешуя сияет так же ярко, но каждая чешуйка обведена по краям кроваво-красным, который, казалось бы, должен диссонировать с более светлыми красками, но на деле выходит наоборот. Красный делает их более живыми, и появляется ощущение, что вода вот-вот прольется с холста, а рыба поплывет мимо наших колен.
— Мне нравится, — признаюсь я после долгого молчания. — Правда. Офигительно.
Харли что-то мычит в ответ. Когда на него находит стих, говорить с ним бесполезно. Даже когда Док найдет его — а он найдет, — придется попотеть, чтобы заставить Харли принять лекарства.
Вокруг меня царит этакий творческий хаос. Комната наполнена произведениями искусства в разной степени готовности. Вообще, обычно здесь здорово. Но сейчас все слишком заняты каждый чем-то своим: появляется ощущение, что я тут лишний — все что-то делают, а я просто стою и пялюсь.
— Пока, — говорю я, но Харли даже не замечает.
Входя в лифт и нажимая кнопку четвертого этажа, я чувствую легкий укол совести. Старейшина хотел, чтобы я выяснил третью причину разлада, а я определенно отвлекся.
«Но ведь ложь — тоже причина разлада», — мрачно думаю я, когда двери лифта открываются.
На четвертом этаже тихо. Минуя двери по обе стороны коридора, я направляюсь прямо к концу. Кладу ладонь на дверную ручку. Она точно будет заперта. На четвертом этаже все двери заперты. Я здесь уже был, уже проверял каждую из них.
Но ручка поворачивается, как и говорил Орион, открывая взгляду небольшую комнатку. В ней — письменный стол, какой-то металлический ящик и у дальней стены…
Еще один лифт.
Над кнопкой вызова установлен биометрический сканер. Какая-то часть меня уверена, что он меня не пропустит. Старейшина закрыл мне доступ в свои покои и в машинное отделение. Хоть мне и позволено разгуливать по остальной части корабля, я все же не могу не думать, что сюда Старейшина меня тоже не пустит. Но когда провожу большим пальцем по панели сканера, дверь тут же открывается.
Внутри пять кнопок: по одной для каждого этажа и еще одна — на ней стоит буква «К». «К»? Это еще что такое? Вызываю в памяти схемы, которые показывал Орион. Там было отделение, помеченное как «кодов.», но ведь лифт идет не туда, а в какое-то «Хранилище». Кладу палец на кнопку «К», но не нажимаю, а просто провожу по очертаниям буквы. До сих пор не верится, что на корабле и вправду есть еще один лифт, и ведет он на тайный уровень.
Наклоняюсь вперед, всем весом нажимая на кнопку. Двери закрываются. Лампочка над входом мигает на каждом этаже. Третий. Второй. Первый.
Свет гаснет. Первый этаж остался наверху. Считаю секунды. «К» все не загорается. Лифт продолжает опускаться. Прошло уже вдвое больше времени, чем обычно требуется, чтобы попасть с одного этажа Больницы на другой… втрое. Целая минута. Насколько же огромен «Годспид»?
Лифт, слегка качнувшись, останавливается.
Двери открываются.
Я делаю глубокий вдох и ступаю на уровень, которого вообще не должно быть.
Темно.
— Свет, — командую я, нажимая на вай-ком, но ничего не происходит.
Двери лифта закрываются, лишая меня тусклого света лампы. Коснувшись рукой ближайшей стены, чтобы не заблудиться, натыкаюсь пальцем на плотный кусок пластика. Включается сначала одна мерцающая люминесцентная лампа, потом другая, и еще, словно светящиеся костяшки домино на потолке. Хм. Выключатель. Я такие видел только на пленках и на видео про технологии Сол-Земли. Управление кораблем переключили на вай-комы задолго до Чумы.
Здесь такой простор, что даже странно. Похоже вообще-то на уровень хранителей — полно места, и никто его не использует. Здесь, как и в Большом зале, могли бы уместиться плечом к плечу все жители корабля. Налево — закрытая дверь, направо — коридор. Все вокруг металлаческое. Форма уровня удивляет даже сильнее, чем размеры — он сужается кверху, как купол. Не знаю, почему потолок так выгнут — ведь пол уровня над ним плоский, но сквозь изгибы проходит множество массивных железных труб.
Огромное помещение заполнено рядами маленьких металлических дверей. Ряды, словно старые книжные полки с Сол-Земли в задней части Регистратеки (конечно, скрытые от фермеров), выдаются из стен, чтобы удобнее было просматривать, но, что бы там ни хранилось, оно надежно скрыто за квадратными дверцами на тяжелых петлях. Воздух здесь прохладнее, и стены словно бы тише. Кажется, будто это место создано не для людей, и единственный разрешенный здесь звук — шепот.
Иду по ближайшему проходу. По обе стороны от меня дверцы, они пронумерованы, неаккуратно подписаны белой краской. В нижней части каждой дверцы выбит прямоугольник. Вглядываясь, я понимаю: это флаги стран Сол-Земли — где-то штук шесть разных. В конце этого ряда в металле выбиты три буквы: ФФР. Те же, что на навигационной карте. Все это очень старое — часть изначального дизайна корабля. Касаюсь двери номер тридцать четыре и пытаюсь повернуть тяжелый рычаг, но вдруг краем глаза замечаю красный огонек.
Одна из дверей уже открыта. Из нее, словно язык, высовывается длинная металлическая полка, на которой покоится узкий прозрачный контейнер со льдом, испещренным голубыми искрами. Во льду, тихо и недвижимо, словно сама эта пустая комната, лежит девочка.
Меня так гипнотизируют ее волосы, что я подхожу ближе. Они просто огненные. Я никогда раньше не видел рыжих волос, только на картинках, и фотографиям не под силу передать живость этих сияющих нитей, запутавшихся во льду. Харли как-то стащил из Регистратеки альбом, и часть картин в нем изображает стога сена в разное время дня. Он показал мне последний стог — покрытый снегом и освещенный закатным солнцем. Харли был от него просто без ума и все расхваливал художника, которому пришло в голову рисовать при разном свете. Я сказал, что это все бред, потому что свет либо есть, либо его нет, а он сказал, что это просто я — придурок и что на Сол-Земле есть закаты и рассветы, потому что солнце — это не просто яркая лампа в небе. Оно двигается, прямо как живое.
Волосы этой девушки сияют ярче, чем лучи солнца Сол-Земли, изображенные художником, которого Харли считает самым гениальным человеком всех времен.
Протягиваю руку к ее стеклянной ловушке и только тогда понимаю, как тут холодно. С дыханием изо рта вырываются белые облачка пара. Пальцы липнут к замороженному стеклу.
Я не могу оторвать от нее взгляда. В жизни не видел ничего более красивого… и странного. Кожа у нее бледная, почти полупрозрачная, и едва ли это только из-за льда. Кладу ладонь на крышку стеклянного контейнера, прямо над ее сердцем. Моя кожа на фоне ее светящейся белизны кажется темной тенью.
Эта девушка, определенно, не нашей расы. Она не похожа ни на кого на «Годспиде». Ее кожа, волосы, ее возраст — моя ровесница! — ее фигура… она невысокая, но стройная, от изгибов бедер и груди захватывает дыхание.
Разве может она вписаться в наш моноэтнический мир-без-различий, который Старейшина считает залогом вечного процветания?
Впиваюсь глазами в ее тело, потом снова поднимаю взгляд на груди. Лед там немного мутный, словно дразнит меня, но я вижу их пышность и думаю — если их согреть…
— Старший! — я отпрыгиваю от контейнера в таком испуге, как если бы красавица внутри вдруг неожиданно проснулась.
Но это всего лишь Док.
— Что ты здесь делаешь? И как сюда попал? — Пауза. — Как ты вообще узнал об этом месте?
— На лифте приехал, — пытаюсь говорить уверенно, но сердце громко бьется о ребра.
— Тебе сюда нельзя, — хмурясь, он касается кнопки вай-кома за левым ухом. — Исходящий вызов: Старейшина.
